Часть III. Евангелие в жизни

Молитвенная Жизнь ¹²⁷

Очень часто, едва ли не всегда проповедник начинает свою проповедь (или докладчик, если он выступает в рамках христианских понятий, свой доклад) со слов: Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Но достаточно ли мы сознаем, как ответственно он должен произносить эти слова и какая ответственность на тех, кто эти слова воспринимает слухом? Говорить во имя Святой Троицы, говорить во Христе означает говорить изнутри Истины, которая есть Христос (Ин 14:6), — не теоретической истины, не «с точки зрения», пусть и вероучительной, а изнутри такого взаимоотношения с Господом, со Христом, Который есть Истина, чтобы слова доносили до тех, кто их воспринимает, не только семантическое значение, но жизнь. Говорить во имя Святого Духа означает произносить слова, превосходящие тебя самого, вдохновенные, полные смысла слова, слова Самого Бога, которые доверены нам. Эти слова должны гореть и воспламенять сердца и умы. Говорить во имя Отца означает говорить из глубин того неисследимого покоя и тишины, из которых только может родиться Слово, соответствующее тайне Бога и ничем не возмутимому Божественному молчанию.

Но это значит, что и слушать мы должны так же. Мы должны научиться, слушая, быть настолько глубоко молчаливыми, настолько открытыми, должны научиться слушать всем своим существом, чтобы слышать не слова, а общаться сквозь слова с Богом, а иногда слышать за пределом очевидности прозвучавших слов — слова истины, превосходящей всякое слово, пламенные слова, которые за пределом всяких эмоций. Мы сегодня встретились, давайте постараемся прислушаться друг к другу, открыться друг другу и за пределом несовершенных слов и образов встретиться в вере, в благоговейном поклонении Господу истины в Духе истины.

Меня просили говорить о молитвенной жизни, и я хотел бы поставить ряд вопросов, чтобы, когда у нас будут периоды собранного молчания, мы могли бы, каждый из нас, поставить эти вопросы себе лично и дать на них ответ, и, найдя ответ, постараться жить дальше в соответствии с ответом, который мы нашли.

Я начну с замечания, может быть, неожиданного, но оно родилось из того, что я вижу и слышу вокруг себя: для того, чтобы молиться, надо, чтобы у тебя был Бог, к Которому ты обращаешь свою молитву. Очень часто ко мне приходят люди с просьбой научить их первым шагам молитвенной жизни, и когда я их спрашиваю: «Верите ли вы в Бога, есть ли в вашем опыте Живой Бог, к Которому вы можете обратиться со словами молитвы, к Которому вы можете повернуться сердцем, Которого вы можете призвать, то есть пригласить, чтобы Он пребывал в вас?» — ответ часто бывает: «Нет, такого Бога у меня нет. Я верю в первопричину вселенной, я верю, что в корне или за пределом всего сущего, должно быть, есть сила, которая дает всему бытие и форму, я со страхом ожидаю, что в какой-то день должен буду дать отчет за свою жизнь Кому-то, Кого я вовсе не знаю пока». И тут я всегда говорю: «Не пытайтесь молиться, ставьте себе еще вопросы, потому что молиться — все равно что разговаривать с другом». Бесполезно разговаривать с воображаемым другом, можно содержательно говорить с реальным другом, с кем-то, с кем можно стоять лицом к лицу, кому можно открыть сердце, кто слушает, перед чьим суждением мы стоим и кто будет стоять за нас, независимо от того, правы мы или неправы.

Вот первый вопрос, который снова и снова я ставил бы себе самому, а теперь и вам. В моменты молчания или когда вы молитесь, ставьте себе вопрос: есть ли в моем опыте Живой Бог, такой же определенный, такой же реальный, как мои друзья, мои родные, Бог, Который — Некто, а не нечто, не «сила», а реальная Личность? Слово Бог происходит от древнего готского слова, которое значит «Тот, перед Которым падаешь ниц в поклонении». Вот первичный опыт человечества о Боге: это не Кто-то, о Ком ты что-то слышал. Бог изначально представлялся как Присутствие, реальность, такая реальность, которая в какой-то момент поразила людей своей славой. Почему мы собрались сегодня здесь? Потому что каждый из нас в большей или меньшей степени пережил какой-то опыт, может быть, лишь зачаточный, реального Бога. Мы должны вновь обрести этот опыт — и это второе, о чем я хочу сказать.

Один старый священник как-то старался разъяснить мне место в конце Евангелия от Матфея, где Христос повелевает Своим ученикам идти в Галилею. Я ставил вопрос: почему Он посылает их в Галилею (Мф 28:10) — когда Он уже среди них, они в Его присутствии? К чему посылать учеников на другой конец Святой земли, когда они уже вместе? И мне был дан такой ответ: Галилея означает их первую встречу со Христом. Там они узнали Его сначала как товарища детства, друга юности, мужающего человека, в котором они постепенно прозревали святость, красоту, такое измерение, какого не было ни в ком другом, — почему Он и стал их наставником, их совестью, их учителем, в Ком они позднее узнали Бога, воплотившегося ради спасения мира. Позднее их накрыла трагедия, Иудея означает трагедию. И слова Христа к ним означали: идите в то место, где все было — покой и радость и взаимная открытость. И тот священник еще сказал мне: у каждого из нас есть внутри своя Галилея. Каждый из нас в какой-то момент своей жизни, может быть, в детстве, может, в другое время, пережил момент, когда Христос, Бог стал реальным, момент, когда в его жизнь вошла вечность. Впоследствии мы обычно теряем это, но этот пережитый опыт подобен реке, которая течет в пустыне, потом исчезает в песке и снова выходит на поверхность, порой через большое расстояние. Мы должны вновь обрести свою Галилею, тот миг, может быть, совсем мимолетный, когда Бог стал реальным и мы стали другими людьми.

Так что вот второй вопрос, который мы должны ставить себе: нахожусь ли я все еще в Галилее? Сохранил ли я это переживание Живого Бога? Превратилось ли оно в воспоминание, пусть приятное, или все еще является реальностью настоящего времени? Мы говорим о Боге как о Личности. Слово «личность» в современном словоупотреблении имеет ограничительный смысл, но греческое слово prosopon, которое употреблялось изначально, когда говорилось о Трех Лицах Святой Троицы, не означало личность в современном смысле слова, еще менее persona, что на латинском языке значило «маска». Это слово значило лицо человека, и смысл был тот, что Живого Бога можно встретить лицом к лицу, что Он не безличное существо, которому невозможно посмотреть в глаза. Мы видим прекрасный образ этого в Евангелии от Иоанна, в рассказе о слепорожденном (Ин 9:1—38). Человек родился слепым, он никогда ничего не видел. И когда Христос даровал ему зрение, первое, что он увидел, был лик Бога, ставшего человеком, и его взор встретился со взором Божественной любви и сострадания. Вот это мы имеем в виду, когда говорим о Боге как о личностном Боге.

Так что задумаемся снова: каков Бог? Имеет ли наш Бог личность? Пережили ли мы когда-либо опыт, уверенность, которую дает вера, что мы стоим лицом к лицу с Богом, Живым Богом, Который слушает, Который видит, Который понимает, Который открыт нам и говорит с нами? Вот еще момент, над которым следует задуматься.

Очень часто нам оказывается трудно молиться, потому что когда приходит время стать на молитву, мы стараемся найти в себе мысли, чувства, отношение, которые мы могли бы принести Богу как бы изнутри себя. И так часто оказывается, что мы пусты, что мы можем лишь повторять все те же слова, те же речи, те же образы, но сами мы — словно бесплодная земля. Почему бы нам не вспоминать почаще, что инициатива принадлежит Богу, что Он первый обращается к нам со Своим словом, не в каком-то мистическом смысле, не каким-то разительным явлением каждому из нас в тот момент, когда мы решаем поставить себя в Его присутствие, — нет! Он говорит с нами в Евангелии — почему бы нам не отозваться? Если мы берем в руки Евангелие, будь то для систематического, постоянного чтения, или открываем его случайно, изредка, мы встречаемся с Богом во Христе, с Живым Богом, ставшим живым Человеком, Который обращается к нам, иногда непосредственно с заповедью, с советом, или объясняет что-то, или просто предстает перед нами в полной Своей славе. И мы можем посмотреть на Него и отозваться: отозваться или на Его слова, или на то, Каким мы Его видим лично. Это мы всегда можем сделать, и если мы честны — а честность не всегда легко найти в себе, потому что мы привыкли быть осторожными, — но если мы честны в строгом, беспощадном смысле, то спросим себя: а как я отвечаю? как я отзываюсь? Вот Христос идет к грешникам, открывает им объятия, говорит с ними уважительно, нежно, вызывая в них к жизни всю таящуюся в их глубинах красоту: как я на это отзываюсь? Как на вдохновение? Или как на вызов? Или я говорю: времена переменились, да и я не Христос? Слышу ли я Его или отстраняю то, что Он говорит, со своего пути? То же самое относится к словам Христовым: горит ли от них мое сердце? Просветляется ли мой ум? Вдохновляют ли они меня или я остаюсь безразличным: о, я уже столько раз все это слышал, да, я все это уже знаю… Или я отшатываюсь от тех или других слов?

И в зависимости от того, какова моя реакция, я могу отозваться. Я могу ответить Господу: спасибо! Ты коснулся во мне какой-то струны, и она запела, и теперь никогда не замолкнет во мне это ее звучание… Или: какой ужас! Ты, мой Бог, говоришь, а мне нечего ответить, я лишь пожимаю плечами… Или даже: какой ужас! Я отвечаю Тебе отрицанием — сердцем, умом, поступками я говорю «нет!» Твоим словам или Твоему откровению… Если мы так отзываемся на слова или образы, которые встают перед нами, мы всегда сможем извлечь из себя нечто в качестве молитвы — может быть, всего лишь вздох, стон, слезу или одно слово стыда или благодарности, радости или печали. Это может оказаться совсем кратким, но к чему длинные речи? Когда мы разговариваем с другом и полны ликования, или стыда, или горя, или радости — не важно, долго ли мы говорим, важно, насколько правдивы наши сердца и наши слова.

И еще одно. Я уже говорил о том, что надо вглядеться в Христа, Каким Он открывает Себя нам в Евангелии. Во-первых, очень важно нам читать внимательно и не позволить себе сказать в уме или в сердце: о, я это уже читал, я знаю все это рассказы… — дело не в рассказе о событиях, а в Личности. Нас снова и снова поражает Тот, Кто перед нами: Человек и Бог. И если мы внимательны, если мы глубоко вглядимся в эту Личность, Которая открывается в слове и в действиях, мы можем многому научиться относительно молитвы.

Возможно, некоторые из вас читали рассказ Натаниела Готорна¹²⁸. Я не помню его название, но речь идет приблизительно вот о чем. Высоко в Андах на берегу глубокого озера стоит деревушка, на другом берегу с незапамятных времен в скале высечен образ местного бога: лик необычайной красоты, в котором есть величие и покой, любовь и сила. И в деревне сохраняется предание, что наступит день, когда их бог явится и будет жить в их среде. Столетия шли, ничего не происходило. Жители деревни поклонялись этому каменному богу, но он оставался камнем, далеким и безжизненным изображением. В какой-то день в деревне родился ребенок, который с младенчества был пленен красотой этого лика, высеченного в скале. Он подползал к берегу и все глядел и глядел на лик. Потом он встал на ноги и стал ходить туда, подростком он все еще часами вглядывался в это изображение. По мере того как он вглядывался в этот лик и впитывал красоту его, величие, благородство, покой, который он излучал, его собственное лицо постепенно менялось. И в какой-то день, когда юноша шел по единственной улице деревни, ее жители увидели все то, что выражало изображение их бога и что они так почитали, на лице этого молодого человека и поняли, что случилось чудо: их бог — среди них.

Вот путь, каким мы можем воспринять — через заповеди, в которых открывается нам сердце и ум Христовы, через Его поступки и просто через созерцание того, что доходит до нас из Евангелия, — красоту и величие Бога во Христе и уподобиться Ему, оживить в себе Его образ, так чтобы наши искаженные черты пришли в гармонию внутренней силой красоты, которая достигнет до нас. Тогда молитва станет для нас созерцанием, общением, радостной причастностью, радостью такого единства, когда, по слову Христа, Он будет жить в нас, мы будем живы в Нем, и наша жизнь будет сокрыта со Христом в Боге (Кол 3:3).

Но это не случается все время, конечно. Мы не можем беспрерывно быть настолько чуткими, наша способность воспринимать чувствами ограничена, есть предел тому, что мы можем вместить умом, есть предел просто нашей способности вместить больше, чем то, что переполняет нас в данный момент. И мы должны быть готовыми к тому, что временами мы будем чувствовать, что нам нечего сказать, мы только можем быть с Богом, но не способны ни на какое чувство, ни на какую мысль, может быть, только жестом мы могли бы выразить то, что чувствуем, больше никак. А моментами внезапно — хотя это, конечно, заблуждение — покажется, что Бога нет с нами.

Первое я могу проиллюстрировать двумя образами. В жизни одного французского католического святого по имени Жан-Батист Вианне, приходского священника в небольшой деревне Арс недалеко от Лиона, есть рассказ. В его приходе был старик, который приходил в церковь, садился и просто сидел там часами, ничего не делая. И как-то священник спросил его: «Что ты делаешь в церкви? Губы твои как будто не шевелятся в молитве, пальцы не бегают по четкам — что ты делаешь тут часами?». И тот ответил: «Я гляжу на Него, Он глядит на меня — и нам так хорошо вместе»¹²⁹. Вот это — совершенная молитва. Для нее не требуется речей или жестов, нужно лишь присутствие, совершенное присутствие: я предстою Живому Богу.

А что касается жестов, то порой просто одно движение, один вздох может выразить больше, чем все наши многословные и порой искусственные молитвы. Я помню мальчика, маленького племянника, который одно время жил у нас. Он очень устал за день, без конца изводя всех нас. На это ушли все его силы, и когда пришел вечер и настало время помолиться, он почувствовал, что у него осталось сил только на то, чтобы свалиться и заснуть. Но последним его делом было — послать воздушный поцелуй иконе в углу комнаты. И в этот жест он вложил все свое сердце, этот жест означал: «Господи, я так устал! Я маленький, мне хочется спать, но я Тебя люблю. Спокойной ночи!». Способны ли мы поступить с такой же простотой? Я говорю именно о простоте — не о лени. Это не уловка, чтобы сказать: «Ладно, с Бога хватит и этого». Нет, для Бога этого, может быть, и хватит, но для нас — нет.

Есть еще рассказ об одном арабе, мусульманине. Он много часов ехал, чтобы поспеть к молитве в мечеть, но опоздал: все уже разошлись, кроме муллы. Путник увидел пустую мечеть, остановился и вздохнул, и он вложил в этот вздох всю печаль своего сердца о том, что пропустил время общей молитвы. И мулла сказал ему: «Хотел бы я раз в жизни вздохнуть так, как сейчас вздохнул ты!». Но опять-таки не достаточно просто вздохнуть — надо, чтобы этот вздох выразил все содержание нашего сердца. Так что вот еще один вопрос: каковы мы по сравнению с этими примерами?

Но есть и другая сторона: то, что мы называем «отсутствием Бога». Разумеется, Бог никогда не отсутствует, иногда мы не способны чувствовать Его присутствие, но Бог всегда здесь. Есть два случая, которые меня до глубины трогают. Один относится к святому Антонию Египетскому. После долгого периода искушений, соблазна и борьбы, когда натиск зла отступил от него, он лежал без сил на голой земле, и ему явился Христос. И не в силах даже встать, поклониться Ему, Антоний сказал: «Где же Ты был, Господи, когда я был в таком борении?». И Христос ответил: «Я невидимо стоял рядом с тобой, готовый вступить, если бы ты ослабел»¹³⁰. Это мы должны помнить: Господь рядом, но мы посланы в мир творить Его дело. Поэтому временами нам надлежит бороться, мы бываем ранены, мы изнемогаем. И слишком легко мы готовы бываем сказать: «Тебе, Господи, — крест, мне — спасение и слава». Мы так не говорим, мы слишком «благочестивы», но мы так себя ведем: мы ожидаем, чтобы Господь нас спас, а нам достались плоды спасения. Нет! Мы посланы в этот мир.

Другая картина тоже взята из житий святых, но я не помню, откуда именно. Христос обещал кому-то из святых, что будет рядом с ним всю его жизнь. И действительно, этот человек, оглядываясь, постоянно видел сзади на песке следы двух пар ног. В какой-то день он оказался в затруднении, на него напали искушения, смятение охватило его, ему пришлось отчаянно бороться. И когда испытание окончилось, он оглянулся и с горечью заметил на песке следы только двух ног. Он обратился ко Христу и сказал: «Где же Ты был, Господи, во время моего искушения?». И Христос ответил: «Я нес тебя на руках, вот почему на песке следы только двух ног». И это мы забываем: забываем, как часто мы носимы, и забываем, что мы — Христовы посланники, Христовы вестники и свидетели, и нам надлежит бороться изо всех сил.

Но бывают моменты, когда мы испытываем чувство, что Бога нет. Какое право мы имеем ожидать Его постоянного присутствия? Если мы поставим себе этот вопрос, не почувствуем ли мы, что должны ответить так: мы могли бы радоваться Его постоянному, непрестанному присутствию, явному и ободряющему, если бы были совершенно открыты Ему, но мы не таковы. Наш ум, наше сердце заполнены всевозможными вещами, которые не имеют ничего общего с Царством Божиим, с построением этого Царства, с тем, чтобы быть частью этого Царства, быть гражданами Града Божия. Так что мы не можем претендовать, будто имеем такое право, — такое право нам не дано. Но кроме того, очень важно нам временами, а порой на долгий срок сознавать, что Бог свободен прийти к нам и свободен дать нам искать Его, что Его отсутствие (я имею в виду субъективное чувство Его отсутствия) не означает, что Его нет с нами, но Он дает нам почуять, какова была бы жизнь без Него. И Его отсутствие — это как бы голод. Голод, который заставляет нас добиваться с большей решимостью и временами с более отчаянным усилием искать Его. Мы слишком легко довольствуемся и удовлетворены тем, что имеем, мы привыкаем иметь: у нас есть дружбы, есть родные, есть столько всего, и только когда что-то у нас отнято, мы начинаем это ценить.

Так что если когда-то вы почувствуете или если уже чувствуете, что Бога нет с вами, задайтесь вопросом, насколько вы нуждаетесь в Нем. Бог — роскошь в вашей жизни или самое существо вашей жизни? Помню, много лет назад ко мне пришел человек, он был богат, у него была власть в его ограниченной сфере деятельности, и он сказал мне: «Отец Антоний, хочу Бога!». Я его спросил: «Для чего?». И он ответил: «Потому что Он увенчает все, чем я уже обладаю». Я тогда сказал ему: «Вы хотите иметь Бога, как другие — центральное отопление в доме, для большего комфорта». Он сказал: «Да, а что тут не так?». «Не так» было все, потому что драгоценную жемчужину не прибавляют ко всему прочему богатству — все прочее продают, чтобы приобрести ее (Мф 13:45—46). И отсутствие Бога — очень важный аспект нашего опыта, потому что оно позволяет нам измерить, значит ли Бог в нашей жизни очень много, или немного, или вовсе ничего не значит, просто ли мы привыкли к Нему или суеверно держимся за Него, Он для нас — гость, или друг, или наивысшая ценность в нашей жизни.

Теперь я кончу эту вводную беседу, и думаю, я поставил вам достаточно вопросов, способных растревожить вас и испортить вам прекрасное утро.

Я думаю, мы встречаем Христа очень по-разному. Я упомянул Галилею, потому что очень часто мы пережили, опытно встретили Христа в детстве или в юные годы, когда еще не было трагичности в нашей жизни, когда мы воспринимали богатство и красоту веры в семье, или богослужения, или красоту окружающего мира и как бы чуяли Бога. Разумеется, помимо этого мы встречаем Христа в Иерусалиме, мы встречаем Его на всех путях жизни, как встречали многие.

Но я хотел бы добавить еще одно: мы встречаем Его и в аду. Знаете, одна из самых значительных вещей относительно Христа — это слова Апостольского Символа веры¹³¹: «Он сошел во ад». Очень многие люди встречают Бога в глубинах своего отчаяния или в сердцевине зла, когда они в его тисках. Это я знаю на опыте, и это бесконечно ценно для меня. Ведь у нас такой Бог: Он не стоит как бы внешним наблюдателем, не смотрит просто, что с нами случается, Он не протягивает нам как бы два пальца, чтобы вытащить нас из болота. Нет, наш Бог готов сойти в самые глубины уродства нашей жизни, нашей личности, нашего сердца, нашей судьбы — и это замечательно. Так что я не имел в виду ограничить возможности встречи Галилеей. Но временами полезно вернуться вспять к нашим первым открытиям с новым опытом. Невозможно вновь пережить прошлый опыт, но можно посмотреть на него с новым богатством, которое нам дала жизнь, и сказать: да, это было истинно, и значит, я могу начать все снова с этого места или включить это в мою сознательную жизнь, а не просто как бы оставить это в основе моей жизни, как корень дерева, который не видно.

Знаете, если оглянуться на раннюю Церковь, замечательно в общественном богослужении не то, что оно было организовано — этого как раз не было. Замечательно, что в мире, который активно ненавидел Христа, активно ненавидел его учеников, люди, которые были как бы обречены, собирались и знали, что любой человек в этой комнате, или в этой катакомбе, или в этом потайном месте — им брат, сестра во Христе, они выбрали Христа против всего, несмотря на опасность тюремного заключения, преследования, пыток, смерти. Они знали, что могли посмотреть на того, на ту, кто стоит рядом, и сказать: «Мы едины». И вероятно, это чувство общности (в лучшем смысле слова) еще усиливалось тем, что в целом у этих людей не было ничего общего, кроме Христа.

Видите ли, мы — местные приходы, мы все принадлежим более или менее одному обществу, одной культуре, у нас одно происхождение, одно воспитание, одни привычки, в этом отношении мы друг друга не коробим; если мы чем-то задеваем друг друга, то лишь потому, что мы неприглядны сами по себе. Но в те ранние времена рабы стояли рядом с господами, рядом же стояли жители, как сказали бы теперь, «колоний», люди разных рас, люди ничего не значащие рядом с богатыми, известными людьми (возьмите Закхея мытаря, это же был местный управляющий банком, а он влез на дерево), и единственное, что их объединяло, — Христос. И это связывало их в одну общину теснее, чем нас связывают всякие общественные узы. Напротив, чем больше у нас общего в человеческом плане, тем меньше мы сознаем, что по-настоящему нас связывает только вера во Христа. И та ранняя община сознавала себя единым телом, так что общинная молитва — это молитва одного тела. В результате то, что она собиралась вместе, было первым шагом к богослужению.

Знаете, меня так часто поражает, что люди приходят в храм и как будто остаются праздными. В православном храме нет скамеек, так что там это еще более заметно, но я бы сказал, что в неправославном храме, где вы зажаты рядом скамеек, даже это не мешает вам парить мыслями или смотреть по сторонам в ожидании, как будто богослужение начнется в тот момент, когда священнослужитель что-то совершит, как будто первый жест или первое слово служащего или даже его торжественный вход — вот тот момент, когда Бог вступает в общину: а, начинается, Бог появился!.. Нет, появился не Бог, а священнослужитель. А первое чудо в том, что собрались вместе люди, которые едины во Христе, которые по отношению к внешнему миру являются Его воплощенным присутствием. То, что совершится дальше, будет более или менее, в зависимости от обстоятельств, полно вдохновения.

Но мы же понимаем или должны бы понимать — а это не всегда легко дается современной христианской общине, — что мы собраны вместе как собственный Христов народ и что мы будем молиться вместе как одно тело. Один из признаков христианской молитвы: это должна быть такая молитва, которую мог бы принести Христос, если был бы среди нас, сидел на скамье рядом с нами или стоял там же, где стою я. И эти люди стремятся так выразить вместе, выражают все вместе молитву Христа в мире, который стал трагичным, то есть находится в процессе спасения или гибели. И потому что там, где двое или трое собраны во имя Христово, Сам Христос посреди них. Христос сказал, что где двое или трое соберутся в Его имя (Мф 18:20), их молитва может быть услышана, потому что она свидетельствует, что Бог победил разъединение, отделенность, отчуждение, и это уже частица Царствия.

Дерзну сказать, что очень часто общая, общественная молитва бывает очень скучной. Это зависит от способности отозваться на то богослужение, которое предлагается, это зависит от личных вкусов, личного умонастроения, от того, каким путем вы пришли в церковь. Если вы пришли через Евангелие, а не через церковь, то очень вероятно, что вы отнесетесь более критично к тому или другому роду богослужения, которое стало неестественным или избитым, вас не будет удовлетворять простое повторение того, что было живым два столетия или двадцать столетий назад. Но тогда дело в том, чтобы оживить это богослужение для себя, сказать себе: я постараюсь вникнуть в то, что все это означает; А первое значение общественного богослужения — то, что мы составляем единое целое как христиане.

И еще, чтобы влиться в богослужение, существенна цельность сердца и радость. Мне кажется, общественное богослужение потому так часто бесплодно, что в него не вложено все сердце и в нем очень мало радости и очень много чувства долга: «Сегодня воскресный день. Что же, пойду в церковь, помолюсь, потерплю даже проповедь отца Антония». Но ведь нам заповедана радость! Когда Христос говорит: Радуйтесь и веселитесь! (Мф 5:12) — это завершение заповедей блаженства, где говорится о гонениях, испытаниях и трудностях жизни. И по существу Христос нам говорит: что бы ни было с вами в жизни, об одном вы можете радоваться — радуйтесь и перерастайте себя, будьте выше себя самих, не сводите жизнь к масштабу собственного восприятия: вы — дети Божии.

Я думаю, вы правы, очень часто мы идем в церковь или на молитвенное собрание в надежде напитаться, мы приходим получать и не сознаем, что наше присутствие в первую очередь — уже дар другим, разве что мы очень уж досаждаем тем, кто рядом с нами (скажем, если я начну подпевать хору со своего места, это будет мало способствовать молитве).

Но мы должны также приносить две вещи: молитвенный дух, который должны развивать в течение всей недели, мы должны быть молитвенными людьми и приносить на эту встречу собственную молитву. Мы не можем прийти пустыми и надеяться, что кто-то другой обеспечит нас молитвой. Да, слова будут произноситься, но отклик может быть только наш личный. И мы должны быть, словно хорошо возделанная, вспаханная почва, которая может принять семя в свою глубину и принести плод (Мф 13:3—8). Если мы просто пусты или ожестели, как бетон, то мы такими и будем во время богослужения.

И еще мы должны принести открытость. Очень часто мы неспособны воспринять то, что предлагается, потому что ожидаем другого. Это случается в любых взаимоотношениях. Мы ожидаем от человека чего-то — но сегодня у него для нас припасено нечто другое, и мы не принимаем то, что он нам дает, потому что ждем момента, когда он даст нам то, чего мы ожидали. Так и в церковь можно прийти в ожидании того или другого — и не получить ожидаемого: Бог решил дать нам что-то другое. Так что должна быть гибкость, открытость, прозрачность, которая позволит нам просто принять то, что мы встретим. Это может быть благодатное слово, или может оказаться суровый упрек, что угодно, но всегда что-то будет, если мы вслушиваемся всем умом и всем сердцем, а не стараемся отчаянно услышать то, что не говорится, если мы готовы просто слушать. Мы, может быть, услышим вовсе не то, чего ожидали, потому что мы ожидали от священника молитвы, которая вознесет нас, или проповеди, которая нам «нужна», и вместо этого получим улыбку ребенка в храме или что-то совершенно неожиданное, никак не связанное с ходом богослужения, но исходящее от людей в церкви.

Это тоже очень важно. Никогда не следует ожидать, что мы сумеем отозваться идеально. Желание совершенства — одна из самых разрушительных вещей, какую можно вообразить, мне думается, его придумал дьявол. Потому что стремление к совершенству не заставляет нас вкладывать все силы в то, что мы способны осуществить: обычно оно ведет к тому, что мы не делаем того, что могли бы, ради того, чтобы сделать когда-то позднее то, чего еще не можем сделать сегодня.

Был случай с американским миссионером, доктором Моуди, который в семидесятых годах XIX столетия приехал «обращать» Великобританию. Добродетельная дама спросила его, почему он ничего не делает в совершенстве. И он ответил: «Сударыня, я предпочитаю свое несовершенное делание вашему совершенному неделанию». И я думаю, что очень важно сказать себе: да, мои мотивы смешаны, я делаю вещи несовершенным образом, но если я сегодня буду делать то, что могу, несовершенным образом, но изо всех сил, завтра я смогу делать чуть лучше то, что у меня получится сегодня.

Знаете, это все равно что учиться читать, писать, считать или учить иностранный язык. Если каждый день не делать того, что уже умеешь, то никогда не наступит тот момент, когда ты сможешь делать то, чего пока не умеешь. Или, если предпочитаете более библейское выражение, если вы не верны в малом, вам не будет доверено большее (Лк 16:10—11), потому что вы неспособны на это большее — не потому что Бог не доверяет вам, а потому что Он прекрасно знает, что это большее не будет выполнено. Так что важно сказать себе: Бог любит меня таким, какой я есть, Его любовь не уменьшается, потому что я несовершенен. Он не любит меня как бы зачаточно, ввиду того, чем я стану когда-то позднее, Он просто любит меня, так же как разумные родители любят своих детей, даже если они несовершенны, и не говорят ребенку: «Если ты не станешь лучше, я не буду тебя любить». Это неверно, ребенка надо любить, какой он есть. Есть русская поговорка: «Полюбите нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит». Бог нас любит, даже если мы в грязи с ног до головы, и Он приложит все усилия, чтобы мы отмылись. Так что пусть у вас мотивы смешанные — то же самое у меня, то же самое у всех нас. Но когда вы обнаружили в куче смешанных побуждений одну чистую искорку, ухватитесь за нее, пусть она разгорится поярче, пусть этот огонек устоит напору прочих мотивов — это уже что-то, и постепенно это разовьется.

Я думаю, что мы делаем две ошибки. Во-первых, воображаем, будто деятельность исключает Божие присутствие; разумеется, не полностью, но нам кажется, что когда мы погружены во что-то, мы как бы не с Богом. У меня много оснований думать, что это не так. Бог с нами в нашем делании — если то, что мы делаем, не греховно или дурно: если оно греховно или дурно, Бог борется за то, чтобы мы опомнились. С другой стороны, если мы совершенно законно озабочены чем-то, мы можем быть уверены, что Бог озабочен тем же самым. Знаете, если мы неспособны молиться с полной собранностью, помня только Одного Бога, потому что кто-то, кого мы любим, умирает, или болеет, или в смятении, мы можем сказать: Господи, вот что меня очень заботит! — и Господь ответит: Меня тоже, давай вместе скорбеть об этом или вместе нести эту заботу!.. Так что на самом деле всегда возможно, чтобы Бог был с нами в любой ситуации.

Конечно, бывают моменты, когда мы должны думать только о том, что делаем, потому что дело не может быть сделано рассеянным умом. Я имею в виду, например, то время, когда во время войны я занимался хирургией. Когда ты должен оперировать раненого солдата, невозможно оперировать руками и одновременно пребывать в состоянии созерцания, потому что в какой-то момент ты очнешься и увидишь перед собой труп. Но мы можем сделать то, что сделал перед битвой, где он командовал, один английский военачальник. Перед началом сражения он сказал: «Господи, сегодня я буду слишком занят, чтобы вспомнить о Тебе, но Ты меня не забудь!» — и с этим пустился в битву. И Бог как бы вступил туда вместе с ним.

Во-вторых, мы слишком часто воображаем, будто молитва состоит в том, чтобы сосредоточиться умом на Боге. Это так, это верно тогда, когда мы имеем возможность не думать ни о чем другом. Но что еще важнее: вы все знаете, как, получив утром письмо с замечательной новостью или убийственным известием, вы весь день живете под впечатлением того, что сообщило письмо. Весь день полон сияния, потому что новость такая замечательная, или весь день омрачен полученным печальным известием. И вам совершенно не нужно напоминать себе о письме, которое принесло вам мрачную или светлую весть: ваше сердце и так или сжалось, или открыто и поет, мы все это знаем на опыте. Или очень верный образ дает один русский духовный писатель XIX века: он говорит, что ощущение Бога должно жить в нас, словно зубная боль¹³². Вам нет надобности напоминать себе, что у вас болит зуб: он болит! И если бы сердце наше так болело, если был бы в нас этот голод, желание быть с Богом: «О, как было бы замечательно, если бы у меня была минутка!» — тогда, что бы вы ни делали, вы всегда будете ощущать как бы фоном это Божие присутствие. Хотя ум ваш будет занят чем-то другим, но в сердце будет жить это сознание.

Что касается периодов покоя: поразительно, что мы не находим спокойной минутки просто немного побыть с Богом; но мы находим время принять ванну, мы успеваем вымыть посуду, одеться, находим время поболтать с кем-то, прочитать газету, мы находим время на множество дел, в течение которых или вместо которых мы могли бы дать Богу возможность побыть с нами несколько минут. Знаете, Ему бы это доставило такое удовольствие! Это выглядит странно: зная себя, я не вижу, почему бы Богу хотеть быть со мной! Но дайте Ему такую возможность. У Него странное предпочтение: Он любит грешников! Так почему бы не попробовать? Скажем, пока мужчина бреется, он может размышлять и молиться, то же самое, когда вы принимаете ванну. Особенно замечательное время — когда вы моете посуду, потому что мытье тарелок так похоже на омывание грехов, что можно прямо-таки притчу сочинить на этом! Я часто говорю, что для священника мыть посуду — гораздо более удовлетворительное занятие, чем принимать исповедь, потому что сразу виден результат!

Если захотеть, всегда можно найти время и место. Знаете, мой отец был человек решительный, у него на двери висела записка: «Не трудитесь стучать. Я дома, но не открою». Ну, это очень радикальное решение вопроса. Но тем самым он получал возможность, когда у него было десять минут свободного времени, употребить их так, как он сам хотел, а не зависеть от кого бы то ни было, кто соберется вторгнуться к нему. И я совершенно уверен, что при тех условиях, в которых мы живем, всегда можно найти момент уйти к себе, закрыть дверь и сказать себе: позвонит ли телефон, постучит ли кто в дверь, придет ли кто-то — меня нет, я с Богом, на Небе, в Раю — назовите как хотите. (Конечно, это гораздо труднее, если приходится жить по три, по пять человек в одной комнате.)

И если путем тренировки научиться жить в настоящем моменте, не до и не после, то настоящий момент становится чрезвычайно насыщенным, как бы сгущенным, в него можно вместить чрезвычайно много. Скажем, во время немецкой оккупации меня как-то арестовали в парижском метро — и в тот же миг и прошлое и будущее исчезли. Прошлое исчезло, потому что мое реальное прошлое мне пришлось бы отрицать, о будущем у меня не было никакого представления, потому что я не знал, что со мной сделают. И осталось только теперешнее мгновение. И это теперешнее мгновение внезапно стало таким насыщенным, сгущенным, таким напряженным, в него вместился весь предыдущий опыт жизни, все напряжение жизни за многие годы. И в результате — вот он я!

Так что если научиться постоянно жить настоящим временем, не повторять вчерашний день, не жить воображением на час вперед, мы могли бы со всей интенсивностью жить теперь. Ясно, теперь вы можете знать, что через четверть часа будет перерыв на обед и вы избавитесь от моей беседы, но это знание вас не накормит, так что оно пустое. Поэтому подремлите, или слушайте и реагируйте, примите или отвергните, но делайте это теперь, потому что четверть часа непременно пройдет, и нет никакой нужды стараться жить где-то еще, кроме настоящего момента. Следующий момент непременно встретится нам, и вовсе не требуется устремляться к нему, все равно он не настанет быстрее. Если вы это поймете, то обнаружите, что в течение дня у вас масса времени для того, чтобы побыть с самим собой и с Богом. А затем впустите Бога и в следующий свой шаг. Какой бы он ни был, вы можете сказать: «Господи, теперь я буду действовать — благослови меня. Благослови меня, благослови того человека, с которым я встречусь, благослови всю ситуацию, сделай ее Твоей!». Просто надо этому научиться.

/